Продолжу тему несуществующий холодной войны, вместе с которой активно муссируется вопрос гонки вооружений. Действительно, военные бюджеты большинства развитых—и не очень—буржуазных государств заставляют задуматься: какие такие глобальные войны ведут граждане капиталисты? А дело-то не только в войнах.
Запоздалая реакция. К тому же коротко. Но число здесь не важно. Актуально в любое время по отношению к любой империалистической авантюре.
Кто бы мог подумать, что на террористическом акте, о котором жалобно вещают буржуазные сми, можно наживаться. Можно, и даже бог велел в экономической системе, основанной на частной собственности. Ибо частные собственники и успешные предприниматели не были бы таковыми, если бы не пользовались любыми удобными возможностями. Как например, акция: “Не забудем, не простим”—купите кока-колу.
Для тех, кто пропустил замечательное шоу показательного невежества на льду под названием “Да здравствует капитализм, но при этом мне больше нечем заняться, кроме как отметиться глупым и неоригинальным комментарием на левом ресурсе, хм, а почему я не на островах на личной яхте, а коротаю свои дни, изводя клавиши?”, сделаю скрин одного из выступлений, потому что оно в тему некоторых последних событий в мире.
( Collapse )Часть I Часть II Часть III Часть IV
На подступах к Сталинграду
Мы все надеялись, что лето 1942-го будет для нас грандиозным. Мы пытались зажать Красную Армию в клещи, но русские всегда отступали. Мы думали, что это было оттого, что они были трусы, но вскоре поняли, что это не так.
В районе Донбасса мы вошли в город, где было много заводов. По приказу советского правительства их разобрали на части и перенесли все оборудование на восток от Урала. Там было поставлено массовое производство танков Т-34- самых успешных танков в мировой истории. Производство Т-34 изменило нашу надежду на победу и повернуло ее в сторону поражения.
В составе нашей армии были сотрудники по экономическим вопросам, они носили зеленую форму. Эти офицеры заходили на заводы, и я видел какими расстроенными они возвращались, когда обнаруживали, что там ничего не осталось. Они рассчитывали на то, чтобы завладеть всем оборудованием.
До этого я никогда не был в Сталинграде. Мы не смогли захватить ни одного русского солдата, так как они буквально исчезли из поля зрения, сформировав партизанские отряды. На нашей стороне были иностранные войска, например, военные из Румынии. Мы использовали иностранцев для охраны флангов позади Сталинграда, но наши союзники не были должным образом вооружены, и их дисциплина оставляла желать лучшего по сравнению с нашей армией, поэтому их атаковали. Наше подразделение выдвинулось позади румын, и мы участвовали в битве, когда русские прорвались через ряды румынских солдат. Это было в ноябре 1942 года. Мы почувствовали что-то неладное, когда были на посту. Русский Т-34 был лучшим танком второй мировой, я мог узнать его по звуку дизельного двигателя, и мне показалось, что я слышу огромное множество этих танков, движущихся где-то на расстоянии. Мы доложили офицерам о приближении техники. Офицеры нам ответили, что с русскими было практически покончено, и они, дескать, напрасно старались.
( Collapse )Как ни странно, но мы практически не обсуждали армейскую службу, и в том, что касалось политики, у нас с ним не было точек соприкосновения, как не было и некоего общего знаменателя под который можно было бы подвести наши рассуждения. Несмотря на огромную человеческую близость во многих отношениях, между нами была безмерная пропасть.
И вот пришла последняя ночь для Бориса. Я узнал от наших сотрудников СД, что завтра утром он должен быть расстрелян. Днем его вызвали на допрос, с которого он вернулся избитым, со следами кровоподтеков на лице. Так же было похоже, что он был ранен в бок, но он ни на что не жаловался, я тоже ничего не сказал, потому что в этом не было смысла. Я не знал, осознавал ли он, что его готовят к расстрелу на рассвете следующего дня; я тоже не стал ничего говорить. Но, будучи человеком достаточно умным, Борис наверняка понимал, что происходит с теми, кого уводили, и кто никогда больше не возвращался назад.
( Collapse )
Часть I
Часть II
“Шокирующие впечатления” от общения с военнопленным коммунистом
В какой-то момент я был сильно ранен. Меня доставили в госпиталь, где было установлено , что я не пригоден для того, чтобы быть на линии фронта.
Теперь я процитирую кое-что из своей книги “Сквозь ад за Гитлера” ((Spellmount, Staplehurst, 1990, p.77-81), новое издание которой должно вскоре выйти в свет:
“Нас на санитарном поезде доставили в Сталино в госпиталь. Несмотря на то, что первое время рана моя заживать не хотела, в госпитале мне понравилось. Несколько недель вдали от фронта я воспринял как подарок свыше.
Большинство персонала этого госпиталя, включая хирургов, состояло из русских. Уход за больными был вполне удовлетворительным по меркам войны, и когда мне пришло время выписываться, русский доктор сказал мне на прощание с коварной усмешкой: “Давай, ступай дальше на Восток, молодой человек, в конце концов, ты здесь для этого!” Я даже не понял, понравилась ли мне эта ремарка, также как не знал горел ли я желанием идти дальше на Восток. Все же мне не было еще и двадцати, я хотел жить и совсем не хотел умирать.
( Collapse )Часть I
Гитлерюгенд
Я оказался в Гитлерюгенде. Был принят закон, который оговаривал то, что может быть только одна юношеская организация, и молодежная группа при моей церкви перешла в Гитлерюгенд. Мне он нравился. Все мои друзья состояли в нем. Мой отец сказал, что мне стоит остаться там, потому что при данных обстоятельствах было бы хуже для него, и для меня, если бы я покинул эту организацию.
Когда я ушел из школы в 15 лет, мой отец, железнодорожник, устроил меня подмастерьем у слесаря на железной дороге. Первым вопросом на заявке на работу был: “ Вступил ли ты в Гитлерюгенд?” Если ты никогда не был членом этой организации, скорее всего ты бы не получил работу- таким образом оказывалось косвенное давление (не через закон) для того, чтобы заставить молодых людей вступить в Гитлерюгерг. Но я должен признать, что мне там нравилось. Мы были бедными, у меня было мало одежды, и она была сшита моей матерью. А в Гитлерюгенде мне выдали коричневую рубашку. Мой отец никогда бы не купил это для меня, так как мы не могли себе это позволить, но на очередном собрании мне выдали пакет, чтобы взять его домой. В нем было две рубашки. Мой отец ненавидел форму, но был вынужден был видеть как я ношу ее. Он понимал, что это значит. Мы, гитлерюгендцы, маршировали с барабанами и свастикой, и я так гордился быть в сопровождении фанфар. Все это проходило в обстановке строжайшей дисциплины.
( Collapse )
