Часть I
Гитлерюгенд
Я оказался в Гитлерюгенде. Был принят закон, по которому существовала только одна юношеская организация, и молодежная группа при моей церкви перешла в Гитлерюгенд. Мне он нравился. Все мои друзья состояли в нем. Мой отец сказал, что мне лучше быть там, потому что при данных обстоятельствах и ему, и мне не поздоровилось бы, если бы я покинул эту организацию.
Гитлерюгенд, National Geographic
Когда я ушел из школы в 15 лет, мой отец, железнодорожник, устроил меня подмастерьем у слесаря на железной дороге. Первым вопросом при заявке на работу был: “ Вступил ли ты в Гитлерюгенд?” Если бы я никогда не был членом этой организации, то, скорее всего, не смог бы устроиться на эту работу—таким образом на молодых людей оказывали косвенное давление (не через закон) для того, чтобы они вступали в Гитлерюгерг.
Но я должен признать, что мне там нравилось. Мы были бедными— у меня было мало одежды, а ту, что была, шила моя мать. В Гитлерюгенде же мне выдали коричневую рубашку. Мой отец никогда бы не купил мне такую, так как нам это было не по карману, а я на одном из собраний получил пакет—для дома. В нем было две рубашки. Мой отец ненавидел форму, но был вынужден был мириться с тем, что я ее ношу. Он понимал, что это значит.
Мы, гитлерюгендцы, маршировали с барабанами и свастикой— я так гордился тем, что мы вышагивали в сопровождении фанфар. Все это происходило в обстановке строжайшей дисциплины.
Мне нравились лагеря, расположенные в живописных местах— например, в замке Турингена. Все мы, молодые люди, имели возможность много заниматься спортом. Когда нам хотелось поиграть в футбол на улице в нашем бедном районе, ни у кого не было мяча, поскольку на него не было денег, а в Гитлерюгерге весь необходимый инвентарь был в нашем распоряжении. Откуда там были средства? Скорее всего, это были пожертвования, переданные производителями оружия. Гитлера наделили властью для того, чтобы подготовиться к войне — она должна была спасти Германию от экономического краха.
Я помню те времена, когда в стране было 7 миллионов безработных. Однако Гитлер пришел к власти, и полтора года спустя практически не осталось никого, кто не был бы трудоустроен. На доках стали строить военные корабли—Бисмарк, Юджин, Убо. В Германии даже стало не хватать рабочих рук. Людям это нравилось, но мой отец говорил, что если работа есть только для того, чтобы готовиться я к войне, то здесь что-то не так.
В Гитлерюгенде мы научились стрелять и бросать гранаты, сидеть в окопах и нападать оттуда. Мы проводили грандиозные военные учения. Нас собирали вокруг костров, где мы пели нацистские песни: “Пусть еврейская кровь капает с наших ножей” и тому подобные. Мои родители были шокированы всем этим варварством, в которое мы постепенно скатывались. Но я никогда не ставил это под сомнение. Нас готовили к тому, чтобы мы воевали на войне.
Несколько лет спустя немцы оккупировали огромные территории, в 4-5 раз превышающие размер Великобритании. Мы удерживали эти территории за счет того, что немецкая молодежь была подготовлена в гитлеровских лагерях. Я верил, что мы, немцы, сможем исправить тот хаос, в котором погряз мир.
В танковой дивизии
В 18 лет меня призвали и командировали в панцердивизию. Я очень гордился, что в таком раннем возрасте меня отобрали для танковой дивизии. Учения были очень тяжелыми. Я приходил домой в своей форме и считал, что дела шли великолепно. Наши инструкторы говорили нам, что они выбьют из нас индивидуализм и воспитают на его месте нацистский социалистический дух. Им это удалось. Когда мы подходили к Сталинграду, я все еще верил в это.
Наш офицерский состав в Вермахте почти полностью состоял из землевладельцев-аристократов с приставкой “фон”. Постоянно усиливалась военная пропаганда. Мы узнали, что “мы” должны что-то сделать с Польшей во имя мировой свободы до того, как они нападут на нас...Первого сентября 1939 года мы напали на Польшу. Когда взорвалась бомба в Берлине, нам сказали, что это акт терроризма против всех нас, свободолюбивых людей. То же самое говорят и сейчас, когда готовятся к новой войне. Та же самая атмосфера лжи и дезинформации.
Меня призвали в 1941 году— 22 июня, когда началась операция “Барбаросса”. Я тогда находился на учениях. Когда была объявлена война против Советского Союза, моя танковая дивизия находилась во Франции. Вначале военная дисциплина немецкой армии была намного лучше, чем в войсках других стран. Мы вошли в Советский Союз относительно легко. Мою 22-ю панцердивизию перебросили туда лишь к зиме 1941 года. Во Франции погода была терпимой: первая часть путешествия была приятной, несмотря на то, что была зима. В Германии было холоднее, а в Польше шел снег. В Советском Союзе все было белым-бело.
Мы тогда твердо верили в то, что умереть, сражаясь за отечество, было бы огромной честью для каждого. Мы прошли через город в Советском Союзе— он назвался Таненбург. Ранее тут шли бои с участием танков. Мы наблюдали картину, к которой восемнадцатилетние подростки не были готовы. Мы даже не подозревали, через что нам предстоит пройти— знали только , что обязаны исполнять приказы.
Я принялся раздумывать: несмотря на то, что большинство сожженных танков были русские, один из них был немецкий— совсем как мой,— и я не мог понять, как танкист сумел выбраться из него, потому что это казалось невозможным. Тут-то я и понял, что он, вероятно, не выбрался, а погиб прямо в танке.
В первый раз за все время я осознал, что мне не хотелось умирать. Рассуждать о великих битвах было интересно и увлекательно, но чем это было в реальности? Мой национал-социалистический дух никак не мог защитить меня от пуль. Так в мое сознание закрались первые сомнения.
Мы вошли в Крым в составе 11-ой армии Манштейна. Наше наступление началось поздней зимой/ранней весной. Тогда я принял участие в моем первом сражении. Мы выиграли.
Но однажды когда я ехал в танке, произошел один отрезвляющий случай. По уставу мне было не положено останавливать танк. Остановишь—и ты мертв. Я подъезжал к узкому мосту, который мне нужно было переехать. Когда я приблизился, то увидел троих русских солдат, несших своего раненого товарища, в сопровождении немецких охранников. Когда они увидели меня, они бросили раненого. Я остановился для того, чтобы не задавить его. Мой командир приказал мне ехать. Мне пришлось переехать раненого... Он от этого скончался. Так я стал убийцей. Я полагал, что убить кого-то в сражении было нормальным, но это не относилось к беззащитному человеку. Это тоже заставило меня сомневаться. Но если думать об этом постоянно, то можно сойти с ума.
После сражения нам дали медали. Это было замечательно. Мы взяли Крым. Брать деревни и побеждать армию противника было воодушевляющим занятием. Потом нас перебросили на поезде на материк для того, чтобы присоединиться к генералу Паулюсу. Это было весной 1942 года. Я принимал участие в передвижении к Волге. Мы побили Тимошенко. Я лично принимал участие во многих битвах. Затем мы двинулись на Сталинград.
По пути нас время от времени собирали политкомиссары— для оперативной сводки. Наш комиссар был майором нашего подразделения. Мы сидели на траве, а он был в центре. Он сказал, что нет необходимости стоять в его присутствии. Майор спросил: “Как вы думаете, почему вы находитесь в России?” Я стал гадать по поводу его намерения подловить нас в чем-нибудь.
Кто-то сказал: "Чтобы защитить честь нашего Отечества.” Майор сказал, что это ерунда, которую рассказывает Геббельс, а мы воюем не за лозунги, а за реальные вещи. Он сказал, что когда мы разобьем пролетарскую армию отбросов, тогда наши битвы на юге закончатся.
Куда мы направимся после? Ответ был— к нефтяным залежам на Кавказе и Каспии. После? Мы не имели представления. Скажем, если бы мы продвинулись около 700 км на юг, то мы очутились бы в Ираке. В то же время Роммель, который вел бои в районе дельты Нила, двинулся бы на восток и тоже вошел бы в Ирак. Без захвата этих важных нефтяных ресурсов, сказал он, Германия не может быть лидирующей державой. И теперь, глядя на сегодняшнюю ситуацию— все опять сводится к нефти.
Часть III
Часть IV
Часть V